и когда наступает, чувствуешь некое облегчение: всё предвидел, теперь не надо и объяснять.
истина открывается как разрыв, как кровотечение - и ни скрыть, ни вытерпеть, ни унять.

Осознание всего сказанного приходит ко мне слишком поздно, я слишком засмотрелась на твои такие выпирающие скулы. Мгновения длятся подобно годам в доме престарелых – муторно и слишком долго, наполненные надеждой на скорую смерть, как единственное спасение. В моей голове как на зажеванной пластинке раз за разом его слова мешаются в кашу. Я так и не могу понять, что он сказал.
– Ты, прости, что?! – я хлопаю глазами так часто, как это только возможно, пытаясь разувериться в паршивой реальности. Хлоп Хлоп. Я не просыпаюсь, не осознаю, что на самом деле в коме. Все это – тяжелый трехтомник суровой реальности, которым меня только что огрели по голове. – Ты же не серьезно? – глупая, недоумевающая ухмылка встречается с его серьезным взглядом, тут же опуская уголки губ, - Серьезно?
Тяжелая наковальня, пожарный кран, пианино – я думала, все эти вещи падают на головы только мультяшкам Ворнер Бразерс, но оказывается, нет, вполне себе реально вот так отхватить чем-нибудь себе огромный синяк на подкорке. Все замирает, включая мое сердце, которое просто не в силах увидеть хоть какое-то решение задачи, которой передо мной не вставала. – Я должна закричать? Или убежать? Как обычно люди на такое реагируют? – я вопросительно поднимаю бровь. Человек, огороженный мной от всех мыслимых и немыслимых грехов – вымысел. Вот он, Алекс Белл, реальный и опасный, грубый, надменный и жестокий, теперь еще и беспощадный и хладнокровный, как змея. Я искренне не вразумляю, как вести себя в таком случае. Хочется позвонить кому-нибудь очень умному и попросить подсказку, например Энштейну, или Ньютону, может Платону, хотя я сомневаюсь, что даже они дали бы однозначный ответ. В конечном итоге я просто хлопаю глазами, не способная даже рта закрыть. Внутри все переворачивается, начинает жить отдельной от разума жизнью, анархия воцарилась на просторах всего одного человека – массовая разруха внутри меня. Что-то из того непонятного внутри приносит облегчение. Странно, конечно, почувствовать нечто подобное в данный момент, но вздох облегчения не сдерживается в груди. Я услышала главное – никаких смертельных заболеваний, жены, восьмерых лапочек-детей, прогнозов на ближайшую деградацию. Вместе с облегчением приходит и стыд. Я сужу тебя так, будто я безгрешна, как будто живу по правилам общества, как будто тот самый киллер Алекс Белл не доставал меня с самых низин общества всеми правдами и неправдами. На секунду я ощущаю себя нормальным человеком с комплексом Матери Терезы, именно за него мне и становится стыдно. Нельзя судить человека по его поступкам, при этом самому не оказаться осужденным. Я прикусываю губу и пялюсь куда-то в пустоту. – Если представлять, что у них нету, скажем, детей… - зрачки непослушно замирают на какой-то только им известной точке на стене, - и что дома их никто не ждет… - смертельно хочется моргнуть, но организм, говорю же вам, совершенно не хочет подчиняться мозгу, - можно даже с этим смириться.
Только не говори мне, не разуверяй меня в том, что они одиноки, как лесные волки, и что смерть для них – благодать. Не смей, Белл, потому что я в полушаге от того, что бы встать и сбежать, куда глядят глаза. Если еще разум удалось окольными путями побороть, то вот тело покрылось неприятными мурашками, пробежавшими от головы до самых пяток. Более всего была странна уверенность в собственной защищенности. Казалось бы, совершенно доселе неизвестный, как оказалось человек, способен убить любого человека в городе, но откуда эта наивность в моей голове? Белл всегда был и остается человеком, рядом с которым мирские страхи остаются за дверью, и может, когда с утра я окажусь дома с разболевшейся головой и пригоршней поводов поплакать, страх за собственную жизнь и придет в мою голову, но не сейчас. Нельзя так слепо относиться к потенциально опасным мужчинам, Уолш, где твой инстинкт самосохранения?!
Все что я могу только покрепче вжаться, спрятать нос в ложбинке твоей ключицы, сомкнув за твоей спиной ладони в крепкий замок. – Плевать, - наверно, в эту ночь слишком много сказано, - я люблю тебя Белл, - проноситься мимолетно и как бы случайно, шепотом и в кожу. Не хочу, чтобы ты слышал. Чтобы ты знал. – Мне все равно кто ты: бандит, киллер или барыга. По большой своей ошибке я полюбила именно тебя, и теперь от этого разве что окончательно потерять голову. Но лучше потерять голову, чем раз и навсегда потерять тебя, итак слишком далекого и недосягаемого. Сколько раз я пыталась тебя разлюбить?! Не один миллион раз! Как-то раз я даже не любила тебя целый день. Целый день я ходила мрачной и свободной, свободной и несчастной, несчастной и опустошенной, опустошенной и озлобленной, на кого - одному черту известно. Целый день внутри ничего не болело и не цепляло меня своими когтями. А вечером я пришла в свою квартиру, и по независящим от меня причинам опять в тебя влюбилась. Разлюбить тебя больше не пытаюсь - бесполезно. И к своему сожалению, моя любовь оказалась слишком слепа, чтобы уберечь глупую меня от такого, моего самого лучшего несчастья – тебя.